«Румов недавно ещё думал об этом с сочувствием и даже участвовал в сходках у Попова на квартире, что при музее ВСОИРГО. Его пьянила ничем не ограниченная свобода высказываний, и не где-нибудь в потаённом месте, а, можно сказать, под окнами дома генерал-губернатора. Целыми вечерами два-три-четыре десятка иркутян спорили по самым острым и опасным вопросам. Однако же Румов скоро заметил, что ни одна из сторон ни на йоту не меняет позиций друг друга, да как бы и не стремится к этому». Какая милая бессмысленность прений. Но вряд ли лучше новые времена — прагматизма и политической апатии… «Иркутские истории», Валентина Рекунова.
Закуски «Без предварительной цензуры»
1 апреля 1897 года обе улицы, примыкающие к Общественному собранию, были сплошь уставлены экипажами: на сегодня был назначен обед по подписке на восемьдесят персон. Отмечали 15-летие газеты «Восточное обозрение».
Когда нынешний владелец (он же и редактор) Попов вошёл в зал под руку со старейшиной местной публицистики Вагиным, оркестр грянул марш, и публика оторвалась наконец от юмористического меню, лежащего перед каждым прибором. В нём значились, между прочим, закуски и водки под общей шапкой «Без предварительной цензуры», суп из опровержений, пирожки с начинкой из иркутской хроники, дичь со страниц сибирской прессы, и от неё же искусно приготовленные «утки». Предлагался и «сыр с редакторской слезой», а также маринады «по независящим от редакции обстоятельствам».
После первого тоста Попов неожиданно стал читать доклад, длинный и пафосный, с заключительным: «Лучшая часть сибирского общества поддерживает нашу газету!
»Отчёт об обеде был напечатан в следующем номере «Восточного обозрения», и директор мужской гимназии Румов неспешно прочёл его, пытаясь понять, почему он манкировал этим обедом. Подписался ведь и внёс нужную сумму, но в последний момент сказался больным — почему?
Редакция при любых обстоятельствах брала сторону школяров, поддерживала и сами учебные заведения. Часто бесплатно размещала рекламу благотворительных вечеров в пользу нуждающихся гимназистов, студентов университетов и просто школьников. Сам Попов слыл борцом «с существующими беспорядками» и очень часто использовал слово «справедливость». В его газете то и дело разоблачали всевозможных должностных лиц, и они забрасывали Ивана Ивановича судебными исками.
Был там и минусинский купец, и смотритель баргузинского городского училища, и акшинский окружной начальник и даже некто, осуждённый на каторжные работы. Как шутил сам Попов, «если считать по судебным делам, то я — самый криминальный элемент Иркутска».
Румов недавно ещё думал об этом с сочувствием и даже участвовал в сходках у Попова на квартире, что при музее ВСОИРГО. Его пьянила ничем не ограниченная свобода высказываний, и не где-нибудь в потаённом месте, а, можно сказать, под окнами дома генерал-губернатора. Целыми вечерами два-три-четыре десятка иркутян спорили по самым острым и опасным вопросам. Однако же Румов скоро заметил, что ни одна из сторон ни на йоту не меняет позиций друг друга, да как бы и не стремится к этому. Пристально наблюдая за всеми, Иван Никифорович с изумлением сознавал: происходящее здесь вовсе не в видах истины, справедливости и беспристрастия. А только в видах приятного самообмана: в словесных баталиях, ни к чему не обязывающих, каждый рисовал свой желанный образ и верил ему. Вот и Попов казался себе не купцом 2-й гильдии, а, как в юности, революционером, членом партии «Народная воля».
«Мучители юных дарований»
По-человечески всё это было понятно, но далёкому от политики Румову такие игры казались искусственными, в то время как жизнь гимназии оставалась абсолютно реальной и очень важной во всех своих мелочах. Так что Иван Никифорович отошёл от поповских собраний, хоть, по-прежнему, посещал все приёмы в редакции, называемые журфиксами, и всячески проводил там тему образования. Довольно долго Румову казалось, что в редакции истинные друзья просвещения, но и в этом пришлось разочароваться: газете важно было не столько само просветительство и всё с ним связанное, сколько её собственная роль «в борьбе за светлые идеалы». Странно, но и опекаемых школьников и студентов словно бы отделяли от педагогов, которых подозревали во всех смертных грехах. Любое неосторожное слово об учителях немедля подхватывалось газетами и тиражировалось. В феврале 1890-го «Восточное обозрение» напечатало маленькую заметку, сделавшую настоящий переполох: «Нам сообщают, что начальник одного из здешних учебных заведений посадил воспитанника на семь суток в карцер, где температура едва достигает 8 градусов».
Иван Никифорович Румов ничего в этой жизни не исключал, но анонимный донос бросал подозрение на всех иркутских директоров, виновного же (если был таковой) выводил из-под ответственности. Но в редакции этого не желали понять, а очень гордились «убойной заметкой». Да назови они хоть одну фамилию или учебное заведение, можно было бы провести расследование, наказать виновного или же потребовать опровержения, а редакция бросила грязью во всех педагогов с безопасного, так сказать, расстояния. Румов пробовал объясниться и услышал немало обидного: господа литераторы называли его коллег не только начётчиками и бессодержательными людьми, но и прямо мучителями юных дарований.
После этого разговора Румов долгое время обходил редакцию «Восточного обозрения» стороной, но однажды, в гостях у Александра Александровича Корнилова, познакомился с его соседом Петром Григорьевичем Заичневским, заведовавшим в газете иностранным отделом. Это был немолодой уже человек огромного роста, с большой курчавой головой, красивыми и чрезвычайно живыми чертами и седой окладистой бородой. В окружении генерал-губернатора Горемыкина его называли якобинцем, но до читателя не доходили его задиристые статьи: начальник края неустанно вымарывал их — как его личный цензор. А Заичневский всё писал и писал, так что и единственный этот читатель поинтересовался:
— Для чего же он пишет, если знает, что не пропущу? — и сам себе отвечал. — Должно быть, каторжные работы и перманентные ссылки сформировали его как непримиримого, неисправимого якобинца.
У Румова было другое объяснение: Пётр Григорьевич Заичневский по природе своей был вулкан. Старый, да, но отнюдь не потухший. Выплеснувшись в газетной статье, пусть и ненапечатанной, он возвращался в образ весёлого и добродушного гурмана — до следующего извержения. Как-то Иван Никифорович прогулялся с ним до базара и с удовольствием наблюдал, как «якобинец» выбирал для обеда рябчиков, а потом сторговал великолепную утку.
— Вы ещё не обедали у него, а то б знали, что такое «покушать порядочно» по Заичневскому, — смеялся Корнилов. — Чувствуются повадки помещика: как-никак сын генерала и урождённой княжны Юсуповой!
Знали про бомбочку, но доказать не могли
Из авторов Ивану Никифоровичу особенно импонировал Лянды. Все его публикации были выдержаны в спокойной, чрезвычайно корректной манере, цензору не к чему было придраться, при том, что он знал: внутри заложена бомбочка. Но доказать не мог.
С газетой сотрудничали и три чиновника канцелярии генерал-губернатора: Перфильев, Дубенский и Корнилов. Конечно, они пользовались псевдонимами, но все знали, кто за ними скрывается. Разумеется, знал и начальник края, но никак не препятствовал — и Перфильев без оглядки писал свои фельетоны, Дубенский — экономические статьи, а Корнилов представлял свои размышления об особенностях общественного развития в России и интересах Сибири.
Все читали подробнейшие отчёты с заседаний местной думы. В управе были ответственные за ведение протоколов, но среди них ни одного специально обученного стенографиста, а издатель Восточного обозрения Попов не поскупился выписать из столицы отличных спецов, оплатил им прогоны, квартиры, дрова и дал хороший оклад. Недёшево обошлось, но все затраты вернулись повышенными тиражами номеров с судебными репортажами и стенограммами думских заседаний. Как-то в апреле 1894-го гласный Щукин высказал городской управе претензию, что в «Известиях» думы пропущена одна его реплика, зафиксированная «Восточным обозрением». Голова ответил:
— Городовое положение отнюдь не обязывает отдавать в печать полные стенограммы. Мне известно, к примеру, что столичная дума, прежде чем отправлять материал в типографию, значительно сокращает его и значительно же подсушивает, избавляя от лишних эмоций. Опыт петербуржцев показывает, насколько это удобно.
Голову Сукачёва поддержал гласный Жарников:
— Мнение одного человека не имеет никакого значения, если оно не поддержано думой, и записывать его в протокол означает добавлять балласт. Протоколы нашей думы и без того слишком длинные.
Стенографисты «Восточного обозрения» зафиксировали и эти суждения и донесли до читателя, не обронив ни одной запятой. И Румов не удержался, воскликнул:
— Выхолощенные думские протоколы лишают избирателя права видеть и слышать каждого гласного. С какой лёгкостью и под какими «благовиднейшими» предлогами местное самоуправление отказывается от гласности! Напрасно я недооценил Ивана Ивановича Попова, его дальновидность и хватку! Разумеется, что он действовал в собственных интересах, но при этом и в интересах иркутян, и не только нынешних, но и будущих — дал им возможность незримо присутствовать на заседаниях. Нет, совсем не случайно в Иркутске объявляются лжекорреспонденты «Восточного обозрения»: у него, и правда, общественный вес. Верно и то, что под влиянием частной прессы официальные «Иркутские губернские ведомости» расширили неофициальный отдел, и там позволяют уже некие смелости. Пожалуй, надо будет выписать «Обозрение» не только себе домой, но и в гимназию.
Вдохновлённый, он отправился в ежедневный обход классов и пансиона для иногородних. В холле супружеская чета «пытала» сторожа, «как тут кормят и вообще: не обижают ли тех, которые издалека». Да, все родители, прежде чем везти детей в чужой город, наводили справки, и почему-то всего более доверяли сторожам.
Румов замедлил шаг и услышал обиженное:
— Да что вы такое удумали? Иван Никифорович даже в Великий пост обеспечит добротным обедом — не то что в иных заведениях!
«А вот про другие заведения он напрасно: прессе только попади на язык!» — подумал Румов. И пошёл знакомиться с теми, «которые издалека».
Справочно
Из «Иркутских губернских ведомостей» от 16.01.1865: «ОТВЕТ РЕДАКЦИИ г. В. Петрову. Статья ваша «Заметки о квартирной повинности» не может быть напечатана в «Иркутских губернских ведомостях» по совершенно неизвестной редакции личности вашей. Статью вы можете получить в редакции».
«Иркутские губернские ведомости» в каждом номере строго указывали: «Статьи официальной части и прибавления к ним имеют для всех присутственных мест и лиц равную силу с указами и сообщениями губернского правления».
Из газеты «Восточное обозрение» от 09.02.1899: «Вчерашний номер газеты не мог быть выпущен по той причине, что наборщики типографии г-жи Витковской, как и других типографий, не пожелали работать по случаю Иннокентиева дня, большого местного праздника».
Из газеты «Восточное обозрение» от 17.06.1900: «Из Майнца гг. Жарников и Первунинский прислали нам телеграмму: «Присутствуя на великолепном празднике пятисотлетия Гуттенберга, шлём привет».
Из газеты «Восточное обозрение» от 11.06.1900: «Сегодня типография, редакция и сотрудники газеты «Восточное обозрение» отправились за город отпраздновать великий день 500-летия Иоганна Гуттенберга».
Из китайского дневника Ивана Иннокентьевича Серебренникова: «6 января 1933 года. Рад я был и куче номеров шанхайского «Слова», которые были привезены для меня. Жена переписала для меня кусочек стихотворного фельетона о нашем общем знакомом по иркутской жизни И. И. Попове, бывшем редакторе известного в истории Сибири «Восточного обозрения». Этот фельетон, принадлежащий перу остроумного Лоло (Мунштейна), я записал, чтобы сохранить на память сибирякам».
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс
Свежие комментарии