«Некоторые из гг. жителей дозволяют себе непомерно скорую езду, а также поручают управление лошадьми лицам неспособным, пьяным или малолетним», — констатировал полицмейстер в «Иркутских губернских ведомостях» от 1 февраля 1877 года. И пугал статьёй 123 Устава о наказаниях. Но взыскания были так незначительны, что о них не задумывались».
С лошадей давно пересели на крутые иномарки, а воз (с наказаниями за водительские прегрешения) и ныне там. «Иркутские истории», Валентина Рекунова.
Всю вторую половину мая Прокопий Феклистович Хворостов поливал колёса своего тарантаса: весенние жары сильно иссушили дерево. В ту же пору супруга Анисья Егоровна разнесла по иркутским редакциям коротенькое объявление: «Ищу попутчиков до Красноярска». И выбрала из четверых претендентов отставника лет пятидесяти в лёгком шёлковом балахоне, из-под которого выглядывала дорогая сорочка. Ещё у него был приятный голос и насмешливые, но и при этом добрые глаза. Подумав, Анисья Егоровна решила закрепить знакомство чаепитием. Вопрос удалось задать лишь один, а всё оставшееся время взял прелестный рассказ Ильи Игнатьевича:
— Лет десять я не ездил на почтовых, а нынче сподобился прокатиться до Култука. И признаю, да: многое изменилось на станциях. Известно, что сибирские порядки устойчивы, но явно что-то тронулось изнутри: нет уж оборванных писарей с опухшими от пьянства физиономиями, стены выбелены, полы покрашены, на случай холеры сделан запас разных средств. Вместо лубочных картинок портреты государя, государыни и наследника, вместо сальных свечей подают керосиновые лампы, а для чтения — Новый Завет. Всё очень и очень благопристойно, только вечные наша враги клопы остаются на прежнем положении.
Много объявлений на стенах — оттого, что старые не снимаются, а поверх них крепятся новые, так что и формируется целая литература станционного назначения. Особенно популярны описания всевозможных запретов. К примеру, нельзя курить опиум, но табак вполне можно, если дамы не против. Крупно написано, что ямщикам не дозволяется вымогать у пассажиров на водку. В этом месте читающие обычно смеются, я же ещё и приписал на полях: «Ямщики и прежде такого «не делали» никогда, только спрашивали смиренно, не будет ли милости поспособствовать излечению головы».
На станциях, как и прежде, малолюдно; впрочем, как и на тракте. Изредка встретится тройка или же нагонит телега с кладью. Запомнилась мне одна повозка, спускавшаяся со склона: лошадь вела под уздцы женщина лет тридцати, остальные (девочки-подростки и немолодые уже крестьянки) шагали и позади, и впереди. Я не удержался, спросил, куда Бог несёт. И они с готовностью отвечали: из Култука в Иркутск, на поклонение к Николаю Угоднику.
— Счастливый путь!
— И вам счастливый!
Лучше в шалаше, но без гнуса и овода
Стоило Хворостовым отъехать несколько вёрст от Иркутска, как тарантас начало подбрасывать. Илья Игнатьевич одной рукой придерживал Анисью Егоровну, а другой её дочь Александру и спокойным голосом объяснял:
— Едем по крупной гальке, ещё не укатанной и не засыпанной хорошенько песком. К августу здесь, на Московском тракте всё устаканится, ну а раз нам приспичило срочно ехать, будем помнить: июнь — всем ремонтным работам начало. И, если теперь потряхивает, значит, мы проезжаем вскрытый участок пути. Да, в колёсах могут обозначиться трещины, и спицы начнут плясать на манер клавикордов… Как доедем до станции, будем искать кузнеца.
Полдня ехали спокойно — и снова галька, даже и не разбросанная ещё. Пришлось отправляться в объезд, а, значит, петлять между горами щебня, плитняка, земли и маленькими шалашиками для рабочих.
— Как же вы тут живёте-то? — посочувствовала Анисья Егоровна.
Дорожный мастер пожал плечами:
— Если дождина зарядит, то мокнем, конечно, да и тесно. Но жалко нам тратить время на бревенчатые избушки — за них-то не заплатит никто. Ближе к Нижнеудинску ставят (вы увидите), но это они от гнуса и овода прячутся.
При подъезде к Нижнеудинску хворостовский возница обмотал руки тряпками, а голову поместил в колпак с густой сеткой. Предупреждённый Илья Игнатьевич хорошенько проконопатил весь тарантас, и так, с грехом пополам, добрались они до отремонтированного участка тракта. Он вышел очень хорош: канавки обрезаны и выглажены как по ниточке, каждый выступающий камешек выровнен и прилажен.
Ямщик, однако, не разделил общего восхищения:
— Это вы не ездили в дождь, ваше благородие. Глины много сюда навезли, когда поднимали дорогу, а как глина намокнет, так и начнёт приставать к колёсам, и такие сделаются колеи, что хуже прежних.
Считалось, что иркутские ямщики особенно говорливы. И не приведи вас господь сделать какое-то замечание их лошадям. Илья Игнатьевич неосторожно заметил, что пристяжная слишком пуглива: при виде встречного экипажа так жмётся к кореннику, что он берёт вправо, и тарантас наклоняется. И, хоть это и было очевидно для всех, возница обиделся и несколько раз потом повторил, что лошадь славная, служит на станции шестнадцать лет, и всегда «в одном теле».
Пришлось согласиться.
Справочно
В Иркутск вели пять трактов: Московский, Амурский, Якутский, Кругоморский и Ангарский.
Из «Памятной книги Иркутской губернии» за 1887 г.: «На всех трактах кроме Якутского берётся на каждую лошадь по 3 коп. за версту. На Якутском тракте, от Иркутска до станции Качугской — по 3 коп., а от станции Качугской до Якутска взимается по 4,5».
В 1882 г. столичная пресса поступала в Иркутск на исходе третьего месяца после выхода номеров. Если из Петербурга почтовые отправлялись 7 августа, то в Томск прибывали 5-7 сентября, и до Иркутска оставалось ещё дней 40-50 дней пути (зимой 30-35). Пункты, где ямщики отдыхали, назывались пряжками, и, на каждые 2 дня пути приходилось по 3 пряжки. Всего путь от Иркутска до Томска насчитывал до 44 пряжек, и на каждой ямщик платил от 40 до 80 коп. за завтрак и обед. Кроме того, ему надо было рассчитываться за овёс, сено, цены же были переменчивы, даже и в течение одного сезона. А надо было взять во вниманье и ремонт инвентаря, и вероятные вычеты за просрочку и порчу товара, не говоря уж о вычетах за украденное: «любители чая» с большой дороги действовали решительно, в одночасье получая столько, сколько ямщик не зарабатывал за год. В общем, как ни считай, не было возможности сколотить капитал, даже и небольшой. В куда более выигрышном положении находились владельцы постоялых дворов и крестьяне, хозяйствовавшие вдоль тракта и сбывавшие свой товар.
В середине 1870-х Верхоленский уездный начальник задумал сократить дорогу от Верхоленска до Качуга — так, чтобы вместо 36 вёрст стало 27. И направление выбрано было удачно, без гор, болот и водоёмов, если не считать ручейка под названием Заячий; и почва сухая, неудивительно, что начальство сразу же разрешение выдало. Уездный начальник успел ещё вырубить просеку наполовину и срыть два косогора между селениями Кистенёвским и Протасовским. Ну а дальше последовал перевод на другое место, а в Верхоленск прислали другого. Он и на дело по-другому взглянул, и отписал по начальству, что следует-де остаться при старой дороге. Кто уж его в заблуждение ввёл, можно только предполагать, но, должно быть, большие интересанты. Что до крестьян, то готовы были и сброситься, чтоб устроить короткий путь на свой счёт, но не решились без начальственного дозволения. И хлопотать не отважились: дескать, только начни, а потом не развяжешься.
Из газеты «Восточное обозрение» от 10.03.1891: «С ТРАКТА. Недавно по Московскому тракту разъезжала комиссия в составе г. Фиалковского, губернского инженера, дорожных техников и местных исправников с целью подробного и тщательного осмотра всех мостов и перевозов. Все мостовые сооружения найдены в образцовом порядке, даже те, что по срокам своей долговременной службы числились ветхими. Благодаря своевременному и хорошему ремонту и эти мосты могут нести ещё несколько лет сверхсрочной, так сказать, службы. Что касается переправ, то наилучшие из них не могут перевезти более пяти подвод. И на всех нашлось что-нибудь неладное: то ненадёжен канат, плашкоут, то плохи лодки».
А в роли пистолета сегодня выступит портсигар
Несмотря на предупреждения не ехать в тёмное время суток, только ночью и двигались, а все дни проводили в ожидании лошадей. Время было такое: за весну «оттаяли» сезонные работяги, подрядчики, торговые, страховые агенты, коммивояжёры — и всё тронулось! Второю волной нахлынули отпускники и просто насидевшиеся за зиму.
— Тут есть свой плюс: когда на тракте так людно, то и опасности меньше, — успокаивал Анисью Егоровну её верный попутчик и страж Илья Игнатьвич Бахмутов. — Свой револьвер я всегда держу наготове, а вас попрошу выбрасывать руку с серебряным портсигаром — в темноте его можно принять за маленький пистолет. Хорошо бы при этом и покричать, но не «помогите» и не «караул», а что-нибудь устрашающее, да лучше бы и с ругательством.
— Надеюсь, что не придётся, — рассмеялась Хворостова.
А зря. В шести верстах от Заларей случилась вынужденная остановка: у одного колеса загорелась ось. Ямщик распряг лошадей, нарвал у дороги тонких веток и обернул ими ось. Страшно было оставаться на месте, и лошадей опять запрягли, но пустили шагом и шли пешком рядом с экипажем. Едва достигли вершины склона, как с обеих сторон тракта засвистели, раздался выстрел.
Дочь Анисьи Егоровны прыгнула в тарантас, а сама она завопила не своим, низким, голосом «Убью… убью!» А Илья Игнатьевич расстрелял всю обойму. Ямщик пустил лошадей вскачь — и они слетели со склона в считаные минуты. Только-только остановились, как тарантас завалился на правый бок: ось злополучного колеса переломилась. Александра вовсе не пострадала, Анисья Егоровна ушибла плечо, а у Ильи Игнатьевича, принявшего весь удар на себя, половина лица превратилась в синяк.
— И это — справедливо, — утешился он. — Не хватало ещё, чтобы дама и барышня явились к родне в очевидном подбитии.
Из газеты «Восточное обозрение» от 05.01.1897: «Длинный ряд крупных краж, совершённых на тракте между Нижнеудинском и Канском, невольно наводит на мысль, не существует ли особая шайка воров с хорошей организацией. Крадут из станционных зданий и станционных дворов, вырезают стенки повозок и карманы у проезжающих. Проезжая указанный участок, только и слышишь, что о кражах».
Из газеты «Восточное обозрение» от 27.08.1897: «ВООРУЖЁННЫЙ ОБОЗ. Притрактовые «шалости» заставили обозчиков позаботиться о вооружении на случай защиты. На днях нам пришлось видеть обоз с солью, в котором все ямщики были снабжены, кроме обычных кистеней, револьверами».
Из газеты «Восточное обозрение» от 15.10.1897: «ОХРАНА ТРАКТА. На Московском тракте, между Биликтуем и Зимой, поставлено 7 казачьих постов. Казаки в числе 50 человек должны совершать объезд тракта».
Из газеты «Восточное обозрение» от 01.01.1898: «Из Иркутска ехал чиновник К–н, с женою. На одном из станков он имел неосторожность разменять сторублёвый кредитный билет, причём в его бумажнике «случайные» свидетели видели ещё несколько сторублёвок. С последнего перед Тулуном станка К—н отправился ночью, и тройка его, кем-то испуганная, бросилась по косогору в сторону, повозка перевернулась. Из темноты выскочило несколько человек, К—н пытался стрелять, но револьвер давал осечку. К счастью, подоспел шедший следом экипаж, и оттуда стрельбой отогнали злоумышленников. Револьвер К–на оказался разряженным».
Из газеты «Восточное обозрение» от 06.03.1898: «Между сёлами Кимильтей и Зима грабители угнали воз сахара. Около Тулуна угнан воз с железом».
Из газеты «Восточное обозрение» от 01.06.1899: «ОГРАБЛЕНИЕ ПОЧТЫ. Вечером 30 мая почта, шедшая из Иркутска к Лиственничному, на восьмой версте между Патронами и Тальцинской фабрикой, около деревни Пашки, подверглась нападению с обеих сторон. Три пары почты ускакали, под четвёртой же были убиты две лошади, ранены телеграфный чиновник и почтальон».
Это вас ничуть не оправдывает
До Красноярска иркутяне добрались за шесть дней. Здесь тарантас хорошо подлатали, заменили два колеса: у зятя Анны Егоровны была небольшая экипажная мастерская, и он сам досматривал за ремонтом.
Прогостили у родни почти месяц; жили бы и ещё, дожидаясь верного своего попутчика Илью Игнатьевича, но дела задерживали его, и надолго:
— Добро, если в этом году вернусь. Однако же я с вами отправлю племянника, а он — бойкий молодой человек и довольно опытный путешественник: раз пять уже ездил по Московскому тракту на немалые расстояния.
Илья Игнатьевич возвратился в Иркутск к Рождеству, когда даже и в канцеляриях стояли большие морозы. Плохо дался ему предпоследний тридцативёрстный прогон до станции Боковской, да и там оказалось ненамного теплей. Пальцы прямо окоченели, но Илья Игнатьевич всё же затребовал книгу жалоб и по пунктам расписал: «Во-первых, ободранно-общипанный вид комнат привёл меня сразу в полное уныние и печаль. Во-вторых, холод в комнатах невообразимый. В-третьих, меня встретила стая голодных и замёрзших собак с выражением жалобы на свою горькую участь. В ожидании станционного писаря я изучил книгу жалоб, образчик утончённого ябедничества, и теперь прибавляю сюда свои скорбные заметки. И. И. Бахмутов».
Писарь приобиделся:
— А иркутский участок тракта что, хорошо устроен?
— Отлично устроен — применительно к ломке экипажей и всевозможных увечий проходящих и проезжающих. Случается, что и сам губернатор грозит со страниц официальной газеты. Но это вас ничуть не оправдывает, уважаемый. Фамилию не угодно ли сообщить?
Справочно
«Некоторые из гг. жителей дозволяют себе непомерно скорую езду, а также поручают управление лошадьми лицам неспособным, пьяным или малолетним», — констатировал полицмейстер в «Иркутских губернских ведомостях» от 1 февраля 1877 года. И пугал статьёй 123 Устава о наказаниях. Но взыскания были так незначительны, что о них не задумывались.
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс
Свежие комментарии