Свежий документальный фильм «Россия. Кремль. Путин. 25 лет» произвёл впечатление как на широкого зрителя, так и на политических комментаторов. В фокусе внимания, помимо прочего, оказались прозвучавшие в фильме слова о «примирении с украинской частью русского народа». Именно так: не «с Украиной», не «с украинцами», а «с украинской частью русского народа». Примирение, по мнению президента, «неизбежно, несмотря на всю трагедию, которую мы переживаем сейчас».
Ранее В. Путин не раз делал заявления, что русские и украинцы – один народ. Формулировка вызывала разнотолки: кто-то интерпретировал этот единый народ в качестве «советского», кто-то – в качестве «восточнославянского». Теперь окончательно внесена ясность: единый народ – это русский народ. То есть украинцы – часть русских, которую откромсали и обманули. И это не какая-нибудь идеологическая формула, а исторический факт, уверен Аркадий МИНАКОВ – профессор Воронежского государственного университета, доктор исторических наук.
– Современные украинские (да и российские) русофобы терпеть не могут слово «малоросс», ошибочно усматривая в нём умаление. В действительности же оно всегда подчёркивало, наоборот, хронологическое первенство: Малая Русь – это начало, ядро, а Великая Русь – её распространение, продолжение, рост, и так считали сами же киевские элиты. Любопытно, что в XVII веке, когда происходило воссоединение Малороссии с Великороссией, смысловое оформление этому процессу давала прежде всего не Москва, а сам Киев. Именно в Киеве возникла в 1674 году первая печатная книга о русской истории – «Синопсис», в котором говорится о единстве малороссов с великороссами и который оказал огромное влияние как на малорусские, так и на великорусские поколения. Отказываясь от этого наследия, сегодняшние ревнители украинской идеи обвиняют нас в том, будто мы хотим отнять у них идентичность, – а на самом деле урезают тысячелетнюю идентичность сами себе, отрекаясь от русского имени, от собственных предков.
– Действительно, огромен вклад малороссов в формирование общерусской идентичности, общерусской культуры. К примеру, петербургский историк и филолог-славист В.И. Ламанский (1833–1914) отмечал, что Малая и Великая Русь общими усилиями выработали общий литературный язык. Это произошло в силу того, что «наречия малорусское и великорусское не отличаются между собой множеством важных и разных особенностей». Различия между наречиями были в целом «незначительны, если не совершенно ничтожны» до конца XIV века и даже позже. Причём это относилось как к устной речи, так и к письменному языку, который имел «общий элемент церковнославянский».
Ламанский подчёркивал, что южнорусские, то есть малороссийские, учёные и писатели имели колоссальное, непосредственное влияние на русский язык «с конца XVII века почти до самого Ломоносова», поскольку малороссы господствовали в церковной иерархии, в школе и образованности. Они «имели все средства образовать русский литературный язык на малорусской основе». Ламанский заявлял, что общерусский литературный язык был создан Ломоносовым, который «принял наречие московское, но в то же время признал всю законность и необходимость общего элемента церковнославянского». Да и после Ломоносова, подчёркивал Ламанский, огромный вклад в развитие русского языка внесли многие «даровитые писатели из малороссиян и один гениальный – Гоголь». Поэтому русский литературный язык «есть плод исторической жизни всего русского народа».
– От себя добавлю, что эти вещи подмечал не только Ламанский.
– Разумеется. Скажем, белоэмигрантский лингвист Н.С. Трубецкой (1890–1938) писал, что на рубеже XVII и XVIII веков произошла «украинизация великорусской духовной культуры». В результате «культура стала ни специфически великорусской, ни специфически украинской, а общерусской». Для украинцев она не чужая, а своя – этого отрицать невозможно.
– Откуда же взялись украинские сепаратисты?
– Не обошлось без активного польского влияния. После провала мятежа 1830–1831 годов польские националисты перешли к тактике создания антироссийской этнической коалиции, предполагающей, что в сознание населения Малороссии надо внедрять идеи сепаратизма, враждебности к «москалям» (польское слово, кстати), чтобы в перспективе этот край был потерян для России. Именно они, польские националисты, ввели в широкий оборот термины «Украина» и «украинцы», заменяя ими привычные «Малороссия» и «малороссы».
Основная масса малороссов в то время была абсолютно бесчувственна к польской пропаганде или относилась к ней враждебно, воспринимая русский язык, русскую культуру и русскую государственность как родные. Первое поколение украинских националистов (украйнофилов, как их называли современники) насчитывало в лучшем случае несколько десятков человек. Их взгляды нашли своё выражение в деятельности так называемого Кирилло-Мефодиевского братства – тайного политического кружка, созданного в Киеве по инициативе историка Н.И. Костомарова (1817–1885) в 1846 году. Активный член кружка П. Кулиш вспоминал: «Мы сделались ненавистниками не только тех, которые, по нашему детскому воззрению, были виновниками бедственного положения нашей родной Украины, но и самих москалей, этого, по нашему тогдашнему мнению, грубого и ни к чему высокому не способного народа, который мы звали кацапами».
Главным программным документом организации был текст под названием «Книга бытия украинского народа», положивший начало украинскому национализму (по признанию самого Костомарова, это переделка произведения польского писателя А. Мицкевича «Книги народа польского и польского пилигримства»). В тексте содержатся негативные оценки как Речи Посполитой, так и «Московщины»: «Книга бытия…» обвиняет поляков и русских в том, что они вступили в сговор и разделили Украину. Но тем не менее демонстрируется несравнимо более комплиментарное отношение к Польше, нежели к Великороссии: «Не погибнет Польша, ибо её пробудит Украина, которая не помнит зла и любит сестру свою так, как будто ничего не было между ними».
В 1847 году организацию раскрыли, а её членов арестовали. Иначе и быть не могло, поскольку с точки зрения российской государственности она ставила своей целью расчленение империи. К слову, польский генерал Л. Мерославский, бывший впоследствии диктатором в период мятежа 1863-го, откровенно говорил о целях использования поляками украинского движения: «Неизлечимым демагогам нужно открыть клетку для полёта за Днепр. Пусть там распространяют казацкую гайдаматчину против попов, чиновников и бояр, уверяя мужиков, что они стараются удержать их в крепостной зависимости… Бросим пожар и бомбы за Днепр и Дон в сердце России. Пускай уничтожат её».
– И что стало с Костомаровым после запрета его кружка?
– Провёл год в Петропавловской крепости, а затем был сослан в Саратов, где служил в губернском правлении. Там он имел возможность собирать материалы о раскольниках, о бунтах Разина и Пугачёва, а главное – заниматься историей Украины.
С воцарением Александра II Костомаров переезжает в Петербург. Началась эпоха Великих реформ, которая наряду с прочим предоставила широкие возможности и для оппозиционных элементов. Костомарову официально была разрешена преподавательская деятельность, он устроился в Петербургский университет. Его труды пользовались успехом у революционной и либеральной общественности.
Украйнофильский журнал «Основа», издаваемый в Петербурге в начале 1860‑х, постоянно печатал программные статьи Костомарова. Политические требования, которые он формулирует в своих статьях, ещё не включают идею «нэзалэжности». Главное требование украйнофилов той поры – создание украинской школы, которая в перспективе способствовала бы усвоению украинского национализма: «Мы желали бы... чтоб правительство не только не препятствовало нам, украинцам, развивать свой язык, но оказало бы этому делу содействие и сделало теперь же распоряжение, чтоб в школах, которые... будут заведены для нашего народа, предметы преподавались на родном языке, ему понятном, а не на официально-великороссийском».
– Как реагировала на это консервативная публицистика?
– В первую очередь стоит сказать о М.Н. Каткове, редакторе «Московских ведомостей» и «Русского вестника», лидере тогдашних русских консерваторов и националистов-государственников. В своей критике украйнофильства он апеллировал к западному опыту, отмечал жёсткий унитаризм в национально-государственном устройстве, предполагавшем господство единого государственного и литературного языка, общей культуры, народной школы, руководствующейся единообразными программами: «Если бы не было одного итальянского языка, то жителю Милана почти так же трудно было бы понимать неаполитанца, как и испанца… В Германии что ни местность, то особенное наречие, и до такой степени особенное, что человек, отлично знающий по-немецки, не поймёт ни слова в ином местном говоре. Во Франции то же самое, и то же самое в Англии».
«В России несравненно менее розни в языке, чем где-нибудь», – констатировал Катков. «…Но тем не менее – писал он, – время разъединения с Россией внесло в южнорусскую речь несколько польских элементов и вообще несколько обособило её, более, чем на сколько разнятся между собой другие местные говоры в России». Соответственно, одной из самых острых проблем для Каткова и других русских патриотов являлась угроза создания особого, украинского литературного языка, чем занимались украйнофилы.
Главным методом борьбы с украйнофильством, который предлагали Катков и публицисты его круга, было массовое открытие народных училищ в Малороссии с преподаванием исключительно на русском литературном языке. Эта масштабная задача – создание системы начального народного образования – стала осуществляться лишь в премьерство Столыпина. И не успела реализоваться из-за Великой войны 1914–1918 годов и последовавшей революции.
– Ну а после революции Малороссию, как и Новороссию, ожидал новый формат народного образования – советский. Людей стали учить, что они не русские, а украинцы. Слово президенту Путину: «Символично, что в рамках этой политики с согласия советских властей в СССР вернулся и был избран членом Академии наук М. Грушевский – бывший председатель Центральной рады, один из идеологов украинского национализма, в своё время пользовавшийся поддержкой Австро-Венгрии… Под видом борьбы с так называемым русским великодержавным шовинизмом украинизация зачастую навязывалась тем, кто себя украинцем не считал. Именно советская национальная политика – вместо большой русской нации, триединого народа, состоявшего из великороссов, малороссов и белорусов, – закрепила на государственном уровне положение о трёх отдельных славянских народах: русском, украинском и белорусском».
– Главную роль в насаждении новой национальной идентичности сыграло внедрение украинского языка во все сферы жизни и деятельности УССР. К середине 1920-х все её жители обязаны были знать «мову», которая в эти годы стараниями филологов-националистов оформлялась как литературный язык с едиными нормами. Ликбез, школьное и высшее образование, делопроизводство в государственных учреждениях должны были перейти на украинский.
Фактически большевики при создании УССР пошли на политический союз с украинскими националистами, выразившими лояльность по отношению к их власти. Вслед за Грушевским в СССР приехало множество украинских националистов из Галиции – это были тысячи активистов, ставших членами коммунистической партии и работающих прежде всего в сфере школьного образования. Мотивы их деятельности хорошо выразил Винниченко, один из лидеров УНР, соратник Грушевского и Петлюры: «...Украинская государственность в УССР есть. Она живёт, накапливает силы, которые скрыто содержат в себе идею самостоятельности и в благоприятное время взорвутся, чтобы осуществить её».
Увы, именно этот сценарий и реализовался в 1991 году.
Свежие комментарии