«А он (Сиверс-младший — ред.) начал с того, что нашёл будущего директора и отправил его по России и за границу — знакомиться с лучшими воспитательными домами. В результате и в Иркутске появилось красивое и удобное здание. У кормилиц были отдельные комнаты, труд их достойно оплачен, и пособия семьям, берущим детей на воспитание, установлены самые высокие по России, что позволяло со всей строгостью отбирать будущих родителей».
Как не восхититься! И не позавидовать Иркутску прошлого: так богат он был личностями поистине государственного мышления и размаха. «Иркутские истории», Валентина Рекунова.
Чай в оранжерее у камергера двора
В начале 1891-го Иркутск посетил Джон Уильямс, уполномоченный англо-сибирского торгового товарищества. В Иркутске он прожил около двух недель и оставил самое приятное впечатление. Дамам он рассказывал, как ему посчастливилось наблюдать коронацию Александра III; с инженерами рассуждал о новинках электротехники, а чиновникам и купцам намекал на своё высокое положение в лондонском Сити. Рядом с барышнями он смотрелся лет на двадцать пять; со степенными пожилыми господами становился лет сорока: на самом же деле ему было 38, и точный его возраст в Иркутске определил только Пётр Александрович Сиверс, местный миллионер и камергер императорского двора.
Его дом был отмечен гостеприимством, и Джон Уильямс тоже получил приглашение — в оранжерею:
— Мои апельсины дозревают ещё, но какой они источают аромат… ммм!
Англичанин выразил готовность отправиться прямо сейчас и ещё в экипаже начал повествовать, как он целый месяц плыл из Лондона в устье Печоры, забитое льдом; как товары грузились на паузки и медленно-медленно поднимались по Енисею до Красноярска.
Потом, в гостиной уже, подобрался к главной цели — представить иллюстрированный прейскурант своей фирмы. Сиверс охотно полистал это собрание приискового оборудования, динамо-машин, паровых мельниц, локомобилей, роялей, фисгармоний и прочего; сдержанно похвалил и заметил:
— Ваши ценники, в сущности, такие же, как и у московичей, а провоз товаров беспошлинный. Значит, северный путь через Карское море служит пока только вашей выгоде.
Уильямс тотчас перевёл разговор:
— Обе ваших оранжереи прекрасно устроены, просто fere land, как в Лондоне.
— Высоко берёте…
— Потому что я — настоящий ценитель. Не имею пристрастия ни к винам, ни к табакам, но обожаю растения. Хотел бы посидеть перед этим вот пышным кустом камелии; мой друг Чемберлен, английский министр торговли, каждое своё утро начинает с того, что вставляет в петлицу такой вот цветок.
— Тогда здесь и будем пить чай.
— А придут ли ваши крупные коммерсанты? Хотелось бы, чтобы вечер был не только приятным, но и полезным.
Иркутские крезы, действительно, собрались, но держались отчего-то напряжённо. Англичанин тоже закрылся, забыл свой «плохой русский» и стал отвечать на вопросы исключительно через переводчика.
Один только Лев Николаевич Новиков согласился поехать вместе с Уильямсом в Красноярск. Да и то сказал Сиверсу:
— Сам хочу съездить нынешним летом в Лондон. Выберу что мне нужно, а для доставки найму пароход нашего Александра Михайловича Сибирякова. Вам спасибо, Пётр Александрович, что нацелили на англичан!
Смотрят как на мешок с деньгами
Как персонаж очень яркий Сиверс получал, не в обиду будет сказано, прозвища. Так в 1879-м в хлебных уездах Иркутской губернии его прозвали «зимней кобылкой», и, хоть в этом и крылось известное преувеличение, образ схвачен был точно: он, и правда, оставил крестьян без дополнительных хлебных денег, скупив зерно по сходной цене. В точности исполнил поручение генерал-губернатора сделать хлебный запас.
Ещё его называли «временщиком». Сиверс это знал и недоумевал, потому что временщик зависит от могущественного патрона, его расположения или, напротив, нерасположения, а он, Сиверс всего добивался своим умом и упорным, даже и беспощадным трудом. Впрочем, надо ли удивляться, если молва превратила его в зятя Хаминова — притом, что тот бездетен.
— Ни о ком так много не говорят, как о вас, любезный Пётр Александрович, — осторожно пробрасывал англичанин Уильямс. — Много удивительного, странного и даже страшного…
— Скольких же я прибил, застрелил, зарезал?
— Не уточняли, но округляли глаза и переходили на шёпот. Так кто же вы, господин Сиверс?
— Я очень много лет (ещё со времён Муравьёва) прослужил в краевой администрации — был членом Совета Главного управления Восточной Сибири, правителем дел канцелярии генерал-губернатора. Опыт — неплохой капитал, он обеспечивает влияние; если новый начальник края всех удивлял, местные остряки шутили: это Сиверс его встретил на полпути и подменил!
Они посмеялись, и Пётр Александрович продолжил:
— Теперь я в отставке, но да, сохраняю влияние. Лет двенадцать состоял гласным думы, хоть нередко пропускал заседания: работа в администрации края требует постоянных разъездов. Несколько раз отказывался от звания гласного, но коллеги не отпускали, и причина, думаю, вам понятна: мною пользовались как мешком с деньгами. Мне осталось наследство от тестя, а о нём в своё время говорили так: миллионер Базанов выдал дочь за члена Совета главного управления Восточной Сибири, чтобы улучшить отношения с администрацией.
— А о вас говорили, что взяли большое приданое?
— Но как-то забывали при этом, что невеста была очень свежа и очаровательна, трудно было остаться к ней равнодушным. И ещё: Базанов Иван Иванович был совершенно уверен, что я не растрачу впустую нажитый им капитал. Но это не исключает благотворительность, отнюдь.
— Она должна быть умеренной.
— Нет. Она должна быть отлично организованной и толковой. Если есть толк, можно тратить и очень крупные суммы. Но и у самой малой должен быть смысл и твёрдое обоснование, коего требует кодекс капитала.
Большие капиталы требуют деликатности
Всего более Екатерину Михайловну Шулепникову огорчало ненастье, ведь тогда публика оставалась по домам, благотворительное гуляние переносилось на неделю, а за это время самые состоятельные могли разъехаться по делам. Две-три неудачных попытки за лето — и касса общества помощи учащимся могла совсем опустеть. А студенты-иркутяне нуждались в средствах, и потому приходилось отлавливать миллионеров поодиночке. Застать их можно было в театре или Географическом обществе. Для спектакля сегодня рановато ещё, а вот для музея ВСОИРГО — в самый раз. И да: прямо у входа встретила Сиверса.
Он сразу всё понял и, давая возможность избежать просительной интонации, перешёл к делу:
— А давайте-ка я оплачу свой билет сейчас, — вынул из потайного кармана сотенную купюру и ловко вставил в книгу, бывшую у Шулепниковой в руках. — И, знаете, у меня предложение — ввести своеобразный «налог на отсутствие». Очень удобно для делового человека, и вам меньше хлопот и переживаний.
Сиверс вскоре уехал в Москву и перед отъездом ещё повидался с Шулепниковой:
— Вот адрес, по которому со мной можно будет связаться. И не стесняйте суммами — я немедленно переведу.
Он умер в июне 1892-го. Но за два месяца до смерти успел сделать последний перевод в пользу общества вспомоществования учащимся Восточной Сибири.
О Сиверсе говорили, что он просто оказался в нужное время в нужном месте. И это была ожидаемая оценка: к случайным наследникам миллионеров относятся с завистью и раздражением. Но Пётр Александрович стал богат уже будучи немолодым, много думавшим, и он ясно видел свои преимущества стороннего человека, сформированного в стороне от соблазнов большого капитала и пока неподвластного его притяжению. Как показывал его наблюдательный ум, большие деньги требовали и большой осторожности. А, стало быть, и определённой дистанции, и деликатности. Все траты дОлжно было продумывать — как траты-вложения. И благотворительность должна была прорастать красивыми городами, здоровыми, образованными и порядочными людьми.
От тестя Сиверсу досталось одно неисполненное обязательство — воспитательный дом. В своё время на него был выделен капитал, но Иван Иванович за ним не приглядывал, не знал, что за люди его пользуют и хорошо ли. Неприятная правда открылась в 1882-м, когда новый губернатор, генерал Носович, стал знакомиться с городом. Он не смог сдержать слёз при виде голодных, грязных, оборванных новорождённых, посиневших от холода.
Иван Иванович снова выделил капитал, уже под новое здание. Увидеть его уже не успел, и все дела, включая и это, перешли к его зятю. А он начал с того, что нашёл будущего директора и отправил его по России и за границу — знакомиться с лучшими воспитательными домами. В результате и в Иркутске появилось красивое и удобное здание.
У кормилиц были отдельные комнаты, труд их достойно оплачен, и пособия семьям, берущим детей на воспитание, установлены самые высокие по России, что позволяло со всей строгостью отбирать будущих родителей.
Пётр Александрович сам сделал первый закуп продуктов, рассчитал, сколько их понадобится на месяц и в какую сумму обойдутся — это облегчило будущие финансовые проверки. А обеспечивать заведение дОлжно было за счёт процентов с назначенного капитала. Это гарантировало безбедное существование — правда, лишь до тех пор, пока в государстве спокойно, и рубль не падает.
В 1884 году базановские наследники объявили о выделении капитала для первой в Восточной Сибири детской больницы. Возводилась она с тем же толком и расстановкой, что и воспитательный дом. А потом Петра Александровича увлекла идея доктора Брянцева открыть специальный корпус для выздоравливающих при иркутском доме умалишённых — со светлыми, полными воздуха комнатами, окнами без решёток, столовой-гостиной с красивой посудой и скатертями, картинами, книгами. Брянцев же получил от него крупный взнос на отделение хронических больных.
ВСОИРГО обращалось к Петру Александровичу, когда присматривало дорогой прибор или же возникала нужда в снаряжении экспедиции. Попросило денег на музейный пристрой — и, разумеется, получило. Никогда не отказывал он и нуждающимся студентам; женскую богадельню обеспечивал и постельным бельём, и тканью на платья, и всем, что потребуется по хозяйству. Передал 10 тыс. руб. на пособия пострадавшим от природных стихий и просто попавшим в бедственное положение. На благотворительную лотерею мог пожертвовать новенькую пролётку, на именную стипендию доктора или педагога — полтысячи. В бенефис оплачивал ложу тремястами рублями и сам себя спрашивал: баловство? И сам себе отвечал: нет, деньги базановские, а Иван Иванович на театр не жалел.
Все учебные заведения страсть как хотели заполучить Сиверса в старшие попечители. Что и понятно: Детскому саду, например, это позволило отстроиться заново. Знали и о главной слабости Петра Александровича жертвовать в память о покойной супруге его Екатерине Ивановне. Когда городская дума обсуждала разбивку сквера на Тихвинской площади, Сиверс был в Москве и оттуда слал телеграммы, обещая принять на себя любые расходы, лишь бы сквер назвали Екатерино-Иванинским.
В зиму с 1890-го на 1891-й особняк Сиверса на Тихвинской площади смеялся и танцевал: здесь давались балы для всех, независимо от сословия и наличия рекомендаций. При этом в оранжерее раздавались цветы для украшения причёсок и платьев, а дамы и барышни демонстрировали последнюю моду — туфельки с серебряными колокольцами. Даже и оркестр иногда замолкал, чтобы послушать «мелодию каблучков».
Но отзвенели балы, снег растаял — и обнажились выбоины на дорогах, сгнившие доски тротуаров, кучи навоза и трупы домашних животных. И у владельца особняка на Тихвинской заговорили его застарелые «климатические болячки». Доктор тщательно его обстучал и прослушал, пригласил коллег на консилиум, ну а после спросил: «Ваших-то здесь теперь нет никого?» Что означало: ежели не хотите умирать в одиночестве, уезжайте к родне.
Он и собрался: в Москве жила Варвара, племянница его покойной жены, со своею матерью Юлией Ивановной Базановой. Жить оставалось год, и он успел главное — выдал замуж Варвару и распорядился остававшимся капиталом. А тут надобно знать, что были живы ещё мать Сиверса и три его брата. Один из них претендовал на наследство и явно не понимал, почему Пётр считает себя только распорядителем капитала Базановых, действующим исключительно в их интересах. Но, так или иначе, а завещание было составлено в пользу Варвары.
Известие о кончине Сиверса дошло до Иркутска в начале июля 1892-го. Осенью в пустующий дом на Тихвинской площади вошли казённые люди — для составления описи движимого имущества. В конце того же 1892-го на средства города были отслужены четыре панихиды. Некоторые гласные возмутились: кому-то четыре, а кому-то и ни одной! И «Восточное обозрение» злобно взвизгнуло: а успели ли обложить акцизами погребок в доме Сиверса?! Надо получить отступные с наследницы!
Вряд ли бы удивился таким эскападам Пётр Александрович: слишком хорошо он знал господ литераторов и коллег по думе. Если кто и смог бы его удивить, так это пермское городское общество. Узнав о желании Сиверса быть похороненным в склепе Базановых при иркутском Вознесенском монастыре, пермяки добились остановки похоронной процессии в своём городе, отслужили панихиду по благотворителю, поддержавшему в своё время и их гимназию, и училище, и многочисленных бедняков.
К первой годовщине смерти Сиверса в Иркутске достроили дезинфекционную камеру при городской больнице, средства на которую он выделял. К третьей годовщине освятили первую в Восточной Сибири детскую больницу. Наследники добросовестно исполняли все данные им при жизни обязательства.
Но с поминками сильно оконфузились: в июне 1893-го после панихиды в Вознесенском монастыре, начали одаривать «нищих», да так щедро, что все кабаки в округе переполнились на несколько дней, страшно было подле них проходить. И ещё раз посмеялась судьба над Сиверсом в том же тысяча восемьсот девяносто третьем, когда вдруг, неожиданно скончался муж наследницы Варвары Кельх — тогда у бывшего дома Петра Александровича начали раздавать «на помин души раба Божия» пачки денег. Толпа озверела, и полицейским едва удалось избежать больших столкновений и большой крови.
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс
Свежие комментарии