В оценках политического ландшафта царит полный хаос, сбивающий с толку и без того дезориентированного обывателя. Непонятки начинаются с языка. Для одних рост электората правых партий в Европе – это наступление авторитаризма на почве кризиса неолиберальных идей. Для других всё наоборот: настоящий либерализм возвращает себе законные права на фоне разгула леваков, извративших буржуазно-демократические ценности. Для третьих на фоне возрождения меркантилизма и «национальных интересов» заканчивается эра «открытых границ», для четвёртых, наоборот, создаётся антидемократическая коалиция, которая всех себе подчинит. И странно, что мало кто видит очередной и предсказуемый виток всем знакомого цикла.
Хроническая Аргентина
Став президентом, он первым делом анонсировал массовые сокращения госслужащих и бюджетных расходов, после чего ему пытались объявить импичмент. Но он недавно подарил Илону Маску бензопилу, чтобы руководимый им департамент по сокращению госрасходов не стеснялся в средствах. А заодно пообещал вернуть своей стране величие, сделать доллар главным платёжным средством и запустил в оборот собственную криптовалюту. И это не Дональд Трамп. Это президент Аргентины Хавьер Милей, у которого Трамп многое позаимствовал, если сравнить стиль его первого и второго сроков в Белом доме.
Больше года назад аргентинцы проголосовали за университетского профессора-экономиста и парламентария, ничем в жизни не руководившего. Лохматый интеллектуал не обещал гражданам никаких чудес и подачек. Наоборот, в ходе предвыборной гонки Милей объяснял, что стране нужно «пройти через ад», чтобы излечить экономику. Но правительство, с его точки зрения, должно не «наводить порядок», а как можно меньше вмешиваться в жизнь общества. И от загребущих чиновничьих рук лучше всего поможет трескучая бензопила, которую Милей запускал на своих митингах. Электорат нужно было сильно довести, чтобы он избрал президентом персонажа из фильмов ужасов.
Нобелевский лауреат по экономике Саймон Кузнец считал, что в мире существует четыре типа экономик: развитые, развивающиеся, Япония и Аргентина. В конце XIX века средний аргентинец по уровню доходов превосходил француза и вровень стоял с англичанином и американцем. В Аргентине сложились идеальные условия для производства пшеницы и говядины, а с изобретением быстрых пароходов и рефрижераторов страна завалила Европу этими вечно дефицитными продуктами. С 1875 г. и до Первой мировой войны аргентинская экономика росла на 7–8%. Буэнос-Айрес покрылся изящной архитектурой ар-деко и мраморными мостовыми, привлекая миллионы иммигрантов из Старого Света.
Но в конце 1920-х началась Великая депрессия – и всё рухнуло. Последствия кризиса для Аргентины оказались даже тяжелее, чем для США и Европы. Там хотя бы имелась развитая промышленность с кучей отраслей, а в Патагонии – только ковбои гаучо да тучные стада коров, на мясо которых нет спроса. Более того, в Штатах переселенец мог идти на запад и бесплатно столбить себе ничейную землю, а в Аргентине 8 млн га земли ещё в 1826 г. были распределены между 293 латифундистами, а 95% фермеров не владели землёй, на которой работали. При таком раскладе капиталы концентрируются у узкого круга элиты, которая живёт на ренту и не рвётся инвестировать в новые отрасли. Когда грянул кризис, импорт мяса в Европу упал на две трети, и фермерам стало нечем отбивать аренду земли. 75% иммигрантов вынуждены были сбиваться в города (прежде всего в столицу), образуя там широченную прослойку люмпен-пролетариата при отсутствии развитой промышленности. А люмпен на выборах голосует совсем не за то, за что собственники или рабочая аристократия.
В 1946 г. аргентинцы выбрали президентом популиста – полковника Хуана Доминго Перона, обещавшего не развитие, а перераспределение доходов от богатых к бедным. Инструментарий любого популиста известен. В первую голову нужно подчинить информационное поле и найти виноватых. Ими оказались предприниматели и интеллектуалы, из которых усердно лепили проплаченную «пятую колонну». Из университета погнали даже лауреата Нобелевской премии по физиологии Бернардо Усая, а писателю Хорхе Луису Борхесу предложили должность молочного инспектора на рынке. Под шумок национализировали множество предприятий, которыми по факту управляли создаваемые перонистами профсоюзы.
Следом нужно отгородиться от внешнего мира. Перон объявил, что Аргентина стала колонией Запада, экспортирующей дешёвое сырьё и закупающей дорогие товары. А значит, импорт нужно заместить, введя заградительные пошлины. Ну и самое главное – популист должен не скупиться на подачки и обещания. Перон раздавал в обмен на лояльность всё подряд: должности на госслужбе и социальные льготы, бесплатные футбольные телетрансляции и дешёвый бензин, субсидии на электроэнергию и транспорт.
В Аргентине до сих пор присутствует культ жены Перона Эвиты, которая стала чемпионом страны по раздаче подачек населению из специального государственного фонда. Ведь популистский режим может существовать только при наличии тесной эмоциональной связи между лидером и массами. И прекрасная актриса Эвита стала «второй головой перонизма», взяв на себя бесконечные поездки по стране, встречи с рабочими, учителями и матерями. Сам Перон работал по-крупному. В начале 1950-х он на чистом глазу пообещал, что Аргентина первой в мире добьётся контролируемого термоядерного синтеза и аргентинские семьи получат неисчерпаемый источник энергии размером с молочную бутылку.
Ещё одна важнейшая вещь: при отсутствии оппозиционных СМИ народ не должен размышлять, откуда берутся и во что обходятся подачки. Обычно Аргентина справлялась с бюджетным дефицитом, печатая деньги или активно занимая доллары за границей. Разумеется, хронической болезнью стала инфляция, из-за которой инвесторы не слишком любили Аргентину. Когда военные в 1955 г. свергли Перона, они тоже не смогли предложить ничего другого подсаженному на подачки народу, который чуть что приучен бастовать. С полугосударственной экономикой серьёзные реформы невозможны, а широкая приватизация означала бы, что властью придётся делиться. В общем, все политики смекнули, что этот славный народ лучше обольщать, чем взывать к его разуму. Он всегда выберет рыбу, а не удочку. Когда в 1973 г. изгнанник Перон вернулся в Аргентину, его встречало до трёх миллионов человек, а в давке погибли десятки. И вскоре он снова стал президентом. Перонисты выиграли 10 из 14 президентских выборов, в которых им было разрешено участвовать.
То и дело сменяющие друг друга перонисты и военные так и не предложили стране ничего нового, за исключением попытки сыграть в сверхдержаву в 1982 году. Пришедший к власти в результате переворота генерал Леопольдо Галтьери напал на Фолклендские острова, не имевшие никакой экономической ценности. На улицах Буэнос-Айреса воцарилась такая эйфория, словно Аргентина опять выиграла мундиаль. Однако вскоре выяснилось, что великого плана нет – весь расчёт был на то, что мир стерпит аннексию Фолклендов. А он не стерпел: ни США, ни СССР не возражали, когда Маргарет Тэтчер отправила в южные моря армаду, которая расколупала аргентинцев под орех. Уже к 1983 г. президентом стал либерал Рауль Альфонсин, который попытался отвлечь страну расследованием репрессий хунты, но и этого запала хватило ненадолго. Кто бы ни приходил в дальнейшем к власти до Хавьера Милея, дело оборачивалось обещаниями, воодушевлением, подачками, долгами, инфляцией.
Как рассказывали «АН», в Аргентине неработающие получатели зарплат и премий называются «ньокки». Маурисио Макри, став президентом в 2015 г., сразу уволил 20 тыс. ньокки – столько их нашли в одних только федеральных органах власти 45-милионной страны, где каждый пятый – госслужащий. Кто же они? В основном чьи-то родители, жёны и любовницы. Очень много функционеров перонистской партии, которая находилась у власти до президентства Макри. Например, человек активно участвовал в предвыборной кампании и получил в награду бюджетную синекуру, которая будет его кормить до новых выборов. Немало ньокки оказалось в армии: командиры не будут поднимать шум, если в роте служит по контракту десяток призраков, приходящихся роднёй какому-нибудь генералу. Ньокки есть абсолютно везде: в науке, в театрах, в журналистике.
Не вызывает сомнения прямая связь между засильем ньокки и длинными очередями в присутственных местах. Ведь и остальные служащие работают спустя рукава, поскольку они тоже чьи-то протеже, а уволить их непросто. Социолог Хавьер Аурейо описал полнейшее бесправие участников программы социального страхования «Нуэстас Фамилас». Официально приём граждан с 9 часов утра, а реально – с 11. Вас никто не слушает, гоняя за справками из одной километровой очереди в другую. «Аргентинцы – не граждане со своими правами, а «пациенты» государства, которое может уделить, а может не уделить им внимание», – подытоживают экономисты Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон.
Но и Макри, начав охоту на ньокки, быстро завяз в болоте и перешёл к имитации бурной деятельности. В XXI веке Аргентина пережила девять (!) дефолтов по долгам, но до сих пор остаётся самой дорогой страной в Латинской Америке при среднегодовой инфляции под 200%. Избрав президентом Хавьера Милея с его пилой, электорат объявил, что не намерен больше принимать обезболивающее, если ему необходимо хирургическое вмешательство.
Ловушка прогресса
Мы подробно описываем «аргентинский опыт» вовсе не в силу его уникальности. Во многих странах массам десятилетиями дурят мозг харизматичные популисты, у которых страна постоянно в опасности, а светлое будущее вот-вот наступит. Практика успокаивать народ хлебом и зрелищами вместо возможностей тоже отнюдь не нова. Например, в Венесуэле при Уго Чавесе бак бензина стоил полтора доллара, а билет на комфортабельный междугородний автобус – и того меньше. Но страна с крупнейшими в мире запасами нефти почти 10 лет пребывает в жесточайшем кризисе, а ничего похожего на системные реформы не наблюдается. Почему же свой Милей с бензопилой не появляется на политическом небосклоне в Бразилии, Мексике или Индонезии, где тоже неразбериха в экономике, а внешний долг больше аргентинского?
Во-первых, до признания необходимости хирургии в экономике нужно дорасти. Нужны грамотность населения, опыт государственного строительства и хотя бы минимум демократических институтов. А откуда им взяться, например, в Африке, где почти все страны – бывшие колонии, обретшие независимость в 1960–1970-е годы? После превращения Южной Родезии в Зимбабве чернокожий президент Роберт Мугабе пошёл проторённым путём популиста. Сначала апелляции к национальной гордости, равнение на Запад, строительство школ и больниц для бедноты. Однако, консолидировав силовой блок и захватив контроль за добычей золота, платины и хрома, Мугабе обнулил конституцию и правил более 30 лет. «Я не хочу, чтобы меня свергли, поэтому сам буду уничтожать тех, кто мне угрожает», – прямым текстом заявил солнцеликий на банкете.
Под соусом восстановления справедливости его команда отжала у белых фермеров более 4, 2 тыс. ферм, владевших 70% плодородных земель. Чёрное большинство рукоплескало. Все губернаторы, депутаты и руководители правящей партии получили не менее чем по одной ферме, а президент с супругой – целых 13. Правда, под их управлением урожаи завалились в разы, разразился голод, а иностранные инвестиции из страны улетучились, дав повод во всём обвинить Ротшильдов и закулису. Через несколько лет «особого пути» безработными оказались три четверти населения, а куриное яйцо подорожало до 35 млрд зимбабвийских долларов. Но никто не пикнул, а рейтинги солнцеликого были традиционно высоки.
Роберт Мугабе был отстранён от власти военными много лет спустя, когда ему было уже за 90 лет, и он попытался выключить из игры влиятельного вице-президента Мнангагву. Став во главе страны, Мнангагва и не подумал начать необходимые реформы: он осудил правление Мугабе, но унаследовал его патерналистский стиль – с подачками за лояльность и изгнанием белых.
Во-вторых, даже если население хорошо образованно, а свобода слова существует вполне реально, головы можно задурить иллюзией прогресса. Взять, к примеру, Швецию, которая подавалась перестроечной прессой как пример реального «развитого социализма». Дескать, стране удалось совместить лучшие качества капитализма и социализма в некоей «шведской модели», к которой и нам нужно стремиться. Но факты совсем другие. Швеции удалось достигнуть выдающихся экономических успехов в послевоенный период при свободном рынке. Но в 1970-е вместо умеренных социалистов к власти пришли неумеренные. И в 1970–1990 гг. страна скатилась с 4-го на 16‑е место среди стран ОЭСР по уровню дохода на душу населения: даже в Италии дело обстояло лучше.
Если в 1960 г. на сотню шведов, «финансируемых рынком», приходилось 38 бюджетников, то к 1990-му их стало 151. Профсоюзы стали ещё более влиятельными, а налоги – неподъёмными. Нерадивого работника стало практически невозможно уволить, а на роскошном пособии по безработице стало возможным сидеть месяцами. Компании, обвинённые в правонарушениях, считались виновными, пока не докажут обратное в суде. Предприниматели начали эмигрировать. Уехал даже основатель IKEA Ингвар Кампрад, когда 85%-ная ставка подоходного налога была дополнена налогом на его личные активы. Скромняге Кампраду, 20 лет ездившему за рулём старенькой «вольво», пришлось занимать деньги у собственной компании, чтобы расплатиться с фискалами. После чего он покинул Швецию аж на 39 лет.
Миф об эффективности «шведской модели» был связан лишь с тем, что левые за 20 лет не смогли до конца развалить высокоразвитую экономику – до того ладно она была устроена. Однако до народа стало доходить, что «государство всеобщего благосостояния» – это просто ловушка. Знаменитая сказочница Астрид Линдгрен активно поддерживала социалистов, пока в 1976 г. ей не начислили 102% подоходного налога. И стала убеждённым рыночником, пишущим злые колонки про леваков. В том же году и режиссёр Ингмар Бергман заявил о желании покинуть Швецию из-за обнаглевших фискалов. Знаменитая группа «АВВА» выступала в экстравагантных нарядах во многом потому, что налоговый вычет распространялся только на «костюмы, в которых нельзя пройти по улице».
Разумеется, так долго продолжаться не могло. И в 1990-е шведские налоги постигла контрреформа. Согласно свежему индексу экономической свободы фонда «Наследие», Швеция входит в число стран с наиболее рыночно ориентированной экономикой в мире. У неё 11-е место, у Германии – 16-е, у США – 25-е. То есть Штаты сегодня более похожи на социалистическое государство, чем Швеция. Другой вопрос – в чём тот крючок, на который шведские популисты ловили и ловят своего трудолюбивого образованного избирателя? Ясно, что он отличается от банальной раздачи синекур и субсидирования гречки в Аргентине.
Ответ прост: этот крючок – ощущение принадлежности к авангарду человечества. Левые популисты обещают более справедливый мир – и с культурным населением это работает лучше «хлеба и зрелищ». В 1990-е в обществе возник консенсус, что по справедливости в риксдаг нужно выбирать столько же депутатов-женщин, сколько и мужчин. И в 1999 г. феминистки-парламентарии породили самый экстравагантный в мире закон о противодействии проституции, которую признали актом насилия против женщин. Оказалось, что барышня, продающая своё туловище за деньги, – всегда жертва обстоятельств и не должна нести за это никакой ответственности. А вот клиент, который даёт ей возможность подзаработать, – всегда виновник обстоятельств и может быть осуждён к штрафу или тюремному заключению за одну только попытку покупки сексуальных услуг. В качестве преступления может рассматриваться приглашение женщины в ресторан, если докажут, что она расплачивалась за это своим телом. Сексуальной эксплуатацией сочли даже секс по телефону и танцы на столе.
Заодно борцы за справедливость нарожали феерические законы о миграции. В моноэтнической стране каждому, кто получил статус беженца, автоматом полагались жильё, вид на жительство и право воссоединиться с семьёй. То есть возможность перетащить в Швецию братьев, сестёр, детей и родителей за чужой счёт. Уже к началу 2010-х в стране проживало около 10 млн человек, из которых почти 15% были иммигрантами или их детьми. А на начало 2023 г. уже 34, 6% жителей Швеции имели иностранное происхождение (среди молодых людей до 40 лет и вовсе 40–44%).
Но вскоре шведы стали замечать, что беженцы не собираются их ни за что благодарить. Они образовали в пригородах Стокгольма и Гётеборга этнические гетто, а патрульные машины порой забрасывают камнями и «коктейлями Молотова». В 53 районах страны врачи «скорой» выезжают на вызовы в бронежилетах. В одном только тихом Кальмаре в канун 2017 г. подверглись сексуальным нападениям полтора десятка шведок: «Они окружили меня, указали на машину и попытались затащить в автомобиль». В 2023 г. число смертей от криминальных «огнестрелов» превысило среднеевропейский показатель в два с половиной раза, опередив даже Италию и Ирландию с их традициями коза ностра и ИРА.
В королевстве, где всего за несколько лет зафиксировано 257 взрывов бомб и более 300 перестрелок, граждане постепенно перестали считать переселение к себе на шею сирийцев и афганцев прогрессом. И начали голосовать за правых, которые обещают отправить иммигрантов из Швеции вон. Но для Европы Гитлер остаётся слишком болезненным воспоминанием, чтобы в здешней политике мог добиться успеха харизматик с бензопилой. Поэтому в Старом Свете возможен только «коллективный Милей».
Сантехника вызывали?
Разумеется, успех реформатора с бензопилой зависит от результативности его действий. Насколько он захочет соблюдать свои предвыборные обещания? Насколько население готово пострадать в результате «шоковых реформ»? Насколько эффективна будет оппозиция им? «АН» не раз рассказывали, что постсоветская Россия и страны Восточной Европы шли к капитализму путём почти идентичных реформ. Но, например, в Польше население запаслось терпением ради возвращения в Европу – и реформатор Лешек Бальцерович теперь герой нации. А в России общество оказалось не готово к приватизации и «шоковым реформам» – и Егора Гайдара не шибко любят. По сути, оба они были политиками с пилой.
Неудивительно, что за Милеем особенно пристально наблюдают в странах, где электорат готов к жёсткой турбулентности ради перемен.
Бензопила работает уже год и три месяца. В первую же неделю Милей упразднил 10 из 18 министерств (в том числе министерства транспорта, туризма, науки и культуры) и уволил более 35 тыс. госслужащих. Он сократил выплаты провинциям, приостановил субсидии, отменил индексацию пенсий и пособий, хотя за чертой бедности вскоре оказались 57% аргентинцев. Однако за год Милей уменьшил расходы бюджета с 44 до 32% ВВП, добившись первого за 12 лет профицита бюджета в 589 млн долларов. А вечная инфляция «съехала» в 10 раз – до 2, 7%. Не менее важно, что сегодня рейтинг одобрения Милея растёт: впервые с 2015 г. более половины респондентов отметили, что их уровень жизни начинает улучшаться.
Дональд Трамп сегодня тоже похож на пилу. А проблемы американской экономики похожи на аргентинские: непомерно выросший госдолг, бесконтрольная иммиграция, засилье бюрократии, превращающее бизнес в малопривлекательное занятие. Мы видим, что и главный претендент на кресло премьер-министра Австралии Питер Даттон «врубает Трампа», призывая «осушить политическое болото» в Канберре.
Другое дело, что всё это уже много раз было. И каждый раз возвращалось на круги своя. Например, бывший актёр Рональд Рейган в 1980-е приходил к власти под лозунгами «ковбойского капитализма». Он снизил налоги, сократил регулирование – и экономика расцвела. Профицит бюджета в 1990-е доходил до 600 млрд баксов! Но за изобилием в обществе непременно растёт запрос потратить «излишки» на построение более справедливого общества. В результате люмпенам раздают жильё в долг – и это приводит к кризису весь мир. На любой вызов теперь ответ один – возьмём в кредит ещё. В университетах самый желанный студент – чернокожий трансгендер с непростой судьбой, а от белых гетеросексуальных мужчин одно угнетение и расизм. И в результате страна настолько доходит до ручки, что снова голосует за «шоковые реформы».
Свежие комментарии